Я была искренне удивлена, когда встретилась с заведующим реанимационным отделением Борисовской больницы №2, с которым предстояло интервью. Ожидала увидеть убеленного сединами мужчину крепкого телосложения (почему-то складывался именно такой образ). А передо мной — совсем молоденькая, хрупкая и очень красивая женщина…
COVID-19 стал испытанием для всех нас. Но основной удар приняли на себя медики. Они стараются изо всех сил помешать опасному вирусу распространяться. И самые тяжелые случаи — зона ответственности реаниматологов. Как трудятся они в условиях постоянного стресса, риска заразиться и огромных физических перегрузок? О работе в самом сложном медицинском подразделении мы и беседуем с Ириной Голуб.
— Ирина Евгеньевна, почему выбрали такую специальность — реаниматолога?
— Врачом стать с детства, как многие мои коллеги говорят, не мечтала. Сложилось само по себе: родители медики. Захотелось тоже ходить в белом халате (улыбается). Поступила. Попала на поток анестезиологов. Поняла: мое! По распределению после окончания вуза пришла в Борисовскую больницу №2 анестезиологом-реаниматологом, это был большой плюс (сама родом отсюда). Сейчас идет третий год отработки. Недавно назначили заведующим отделением. Переживала, конечно: очень большая ответственность. Но более опытные коллеги подставляют плечо. Да и сама стараюсь постоянно заниматься самообразованием.
— Сколько у вас пациентов? Хватает ли персонала?
— В период эпидемии мы «расширились» с 6 до 12 коек. В связи с этим увеличилась и потребность в кадрах. В настоящее время коллектив состоит не только из своих специалистов: нам помогают коллеги из ЦРБ, инфекционной больницы и роддома — всего около 20 человек. На три тяжелобольных пациента — 1 медсестра, на 6 тяжелобольных — 1 врач. То есть в смену два врача и три-четыре медсестры. Укомплектованы, словом.
— А сколько длится смена?
— Смена у врачей длится сутки. Медсестры работают по 12 часов. И те, и другие — с правом выхода в чистую зону. На сколько можно выйти? Все зависит от ситуации. Сказать: дорогие, у меня обед, поэтому помогать больным не буду — такого у нас не может быть априори. Если выдается свободная минутка, используем ее для того, чтобы принять душ, переодеться, покушать. В это время ты знаешь: тебя подменяет коллега.
— Отличается ли вторая волна пандемии от первой?
— Да, разница ощутимая. Особенно в плане тактики ведения пациентов. Сейчас мы более подготовлены, у нас есть уже проработанные схемы лечения. Имеем возможность консультаций со столицей. В первую волну мы так же, как и медики во всем мире, были ошарашены, не знали, с чем имеем дело. Тогда учились на опыте коллег из других стран — к ним эпидемия пришла на месяц-полтора раньше. Благодаря всему этому теперь работать уже проще. Но если говорить о состоянии наших пациентов, то оно легче не стало.
— Когда поступает больной (а они все у вас тяжелые), о чем самая первая мысль?
— О том, что это работа. Моя работа. И мой пациент. И моя задача — ему помочь. Придерживаюсь отработанной стратегии: смотрю, откуда поступил пациент — из приемного покоя, или он уже находился в каком-либо другом отделении больницы, насколько тяжелое у него состояние. В каждом случае — индивидуальный подход.
— Какие типичные симптомы у попадающих к вам пациентов с COVID-19?
— Обычно это температура выше 38-39, которая не сбивается; одышка, общая слабость.
— Какое медицинское оборудование есть в отделении?
— Кроме аппаратов ИВЛ, есть аппарат-мультифильтрат. Он применяется для почечно-заместительной терапии (если наблюдается полиорганная недостаточность, начинают плохо работать почки). Каждый пациент подсоединен к монитору, благодаря чему можно регулярно узнавать необходимые параметры — артериальное давление, насыщение крови кислородом, частоту сердечных сокращений и другие. Для длительного, дозированного и контролируемого введения больному растворов, высокоактивных лекарственных препаратов, питательных веществ используются инфузоматы.
— Пожалуйста, расскажите про подключение больных к аппарату ИВЛ. Большинство людей знают только, что это тяжелая терапия…
— У человека в организме есть системы, которые отвечают за жизнеобеспечение. Одна из них — органы дыхания. При коронавирусной инфекции поражаются легкие. И когда система дыхания со своей функцией не справляется, ее необходимо замещать. ИВЛ — это, по сути, протезирование функции внешнего дыхания, то есть ее замещение при помощи специального аппарата.
— Зачем пациента, которого подключают к ИВЛ, погружают в медикаментозный сон?
— Для организма человека такое подключение — большой стресс и нагрузка. Поэтому первые сутки или иногда дольше пациент должен спать — чтобы он не сопротивлялся аппарату, а мы смогли синхронизировать дыхание его и машины. Дальше смотрим: если человек хорошо дышит с аппаратом, то потихоньку уровень седации снижаем до состояния бодрствования, а затем и до снятия с ИВЛ. В аппарате предусмотрено несколько режимов: жесткий, менее жесткие, вспомогательные. Для каждого пациента определяем тот, который лучше всего подойдет именно ему.
— Вам приходится общаться с родственниками тяжелобольных людей. Какие слова для них находите?
— Прогнозов в реанимации мы никогда не делаем. Стараемся объяснить простым языком, что случилось с их близким, какое состояние было раньше, какое сейчас, то есть показать динамику. Люди реагируют по-разному, и это нормально: у каждого свой порог восприятия стрессовой ситуации. Понятно, что все надеются на лучшее — и родственники, и мы…
— К сожалению, так бывает не всегда… Как справляетесь морально?
— Это всегда тяжело. К этому нельзя привыкнуть. Но медики — сильные люди. У них характер такой. Как бы сложно ни приходилось, ты остаешься в медицине. Это, наверное, и есть призвание.
— Бывало, что руки опускались?
— Могу сравнить нашу работу с трудом ликвидаторов аварий. У нас никто не спрашивает, хотим или нет мы что-то делать. Да и надобности в том нет: мы — медики, и этим все сказано.
— А какие моменты наиболее счастливые?
— Мы трудимся в режиме нон-стоп. Это большая самоотдача, если быть точнее — на все 100. И когда видишь, что есть положительный результат и пациента можно перевести в обычное отделение, что мы поработали не зря, — это огромная радость. Случалось, пациент был очень плох, но нам удавалось его «вытянуть», — от этого и радость испытываешь, и гордость. Не только за себя, но и за все отделение: в реанимации нет работы «одного человека», это всегда труд команды.
— Как работается целую смену в СИЗах? От чего-то привычного из-за них пришлось отказаться?
— Больше всего неудобств доставляют, наверное, респираторы — они очень плотно прилегают к лицу. Тяжелее было, конечно, в первую волну, летом, в жару. Иногда очень хочется пить, но пересиливаешь жажду. Прежде чем в туалет сходить, тоже подумаешь. Ведь на то, чтобы снять СИЗ и провести соответствующую обработку перед тем, как выйти в чистую зону, уходит еще больше времени, чем на одевание. Но мы уже к этому привыкли.
— Вы живете с семьей или дистанцировались?
— В первую волну, когда никто не знал, что такое COVID-19, обеспечат ли 100-процентную защиту СИЗы, в которые мы облачаемся, я отправила дочь жить к бабушке. Мы не виделись четыре месяца. Это было нелегко для нас обеих: малышке всего пять с половиной. Сейчас идет учебный год, неизвестно, как дальше себя поведет ковид. Да и мы, врачи, уже не считаемся контактами 1-го уровня, так как применяемые средства защиты плюс постобработка надежны. Поэтому ребенок с мамой, ходим в сад, как и большинство деток.
— Что-нибудь хотели бы сказать борисовчанам?
— Увы, проблема многих наших людей в том, что они думают: это случится не со мной, а если что — есть чудесная пилюля, и мне помогут. Надо думать и о себе, и о своих родных, близких. В общественных местах носить маску, соблюдать социальную дистанцию, мыть руки, обрабатывать антисептиком поверхности, к которым прикасаешься.
…Доктор одевается для того, чтобы отправиться на рабочее место — в «красную» зону. Движения уверенные, отработанные. За столько-то месяцев…
От души желаю ей: «Хорошей смены!». Но мне машут: мол, нельзя, у реаниматологов так не принято. Достаточно сказать просто «до свидания». Беру свои слова обратно. И только мысленно повторяю: «Благодарю. Благодарю…»
Светлана ЧЕКАЛОВА, фото Юрия АБРОСЬКИНА
